Как Любовь отогрела душу ребенка!

Ира в дайвинг-лагере в Крыму. Она улетела туда на самолете. Ей 11. Она звонит мне и радостно щебечет: «Мама, тут очень красиво, мы купались, только был шторм, и море перевернулось и стало очень холодное! Но оно теплеет, привезли наши гидрики, и завтра мы будем погружаться! На ужин была рыба, и мы скормили ее кошкам, тут много кошек, ты знаешь, я не люблю рыбу! Но я ела пюре. Мы ходили на гору, 13 километров, у меня чуть ноги не отвалились…тут очень красиво и деревья из Красной книги! Я подружилась с очень хорошими девочками! И еще я купила крекеров на те деньги, что ты мне дала. И их угощала. Мы качаемся в гамаке…Я скучаю!»

Когда Ире было два года, она жила в доме ребенка. Я приехала снимать детей, мне дали самых тяжелых к устройству. Я зашла в ее группу и увидела девочку с мрачным, перекошенным, каким-то старческим лицом. «Какой некрасивый ребенок», - подумала я. А потом я стала ее фотографировать. И УВИДЕЛА ее. Сквозь эту неподвижную унылую маску. Она ожила.

Сложно поймать взгляд депривированного ребенка. Этот странный ребенок смотрел прямо в объектив. Не отрываясь. 
И, вдруг, я увидела ее душу. Одинокую, вселенски одинокую. Страдающую. И даже не надежду. А просто первое в ее жизни мгновение, когда ее кто-то замечает. Замечает душу - отверженную, все понимающую. Такую же, как у меня. А потом она отвела глаза. И они наполнились слезами.

Я попросила воспитателя: «Расскажите мне про Иру, мне надо написать текст». «А что рассказать?» - отозвалась воспитатель. «Ну, что она умеет, что говорит?» - «А она ничего не умеет. И ничего не говорит. Только сидит в шпагате и качается до пола. И когда качается, ноет. Про нее нечего рассказывать. Она – никакая».

За два месяца до этой встречи у нас умерла младшая дочь. Наша чудесная жизнь врезалась на всем ходу в каменную стену и перестала существовать. А мы – нет. Мы продолжали жить в какой-то другой жизни. В жизни ПОСЛЕ. Ходили, говорили, ели, изо всех сил старались скрыть от детей свое отчаяние, чтобы не испугать их. Чтобы дать надежду, которой сами почти не имели. Я думала: «Неужели меня когда-нибудь что-нибудь обрадует?» Я ехала на съемки и плакала в машине. Потом выходила, вытирала лицо снегом, и шла, прикидываясь нормальным, обычным человеком. Я говорила обычным голосом и улыбалась. И это было понарошку.

Я не хотела никаких детей взамен. Я просто хотела как-то выжить. И тут эта Ира с ее одиночеством и ее отчаянием. Точно я не видела тысячу детских одиночеств за время этого проекта, дети-ждут.рф. Точно это было мое, специально подобравшее ключ к моему сердцу, одиночество…

Дома я сказала своему золотому мужу: «Я не знаю, как заговорить с тобой об этом, и что это… я снимала тут одну девочку, я все понимаю, правда, но я просто не могу о ней не думать…посмотри, может, нам все-таки, стоит подумать о ней?» И Андрей ответил: «Ты отдаешь себе отчет, что ты просто не в себе? Какие девочки? Мы еле дышим». 
«Да, да, я не в себе. Но я теперь в себе, наверное, уже больше и не буду. Надо учиться жить, как есть».

Мы приехали в дом ребенка. Смотреть Иру. Ее привела воспитательница. Она была крохотная, с тем же перекошенным личиком, она еле ковыляла кривым крабом. А под носом у нее была зеленая заклейка из соплей. Боже, какая она страшненькая, подумала я. Это просто какой-то зародыш человека. Неудачный какой-то зародыш. Господи, что же я в ней увидела??

Ира потрогала игрушку, которую мы принесли, упала на попу, расставила ноги и начала качаться, быстро и энергично, доставая до пола лбом. 
А главный врач на фоне ириных качаний произносила, тем временем, такую речь: «Лада Борисовна, это ребенок даже не с легким УО! Это глубокая умственная отсталость! Там нет никаких перспектив. Мы будем передавать ее в СОБЕС. Понимаете? Это глубоко умственно отсталый, необучаемый ребенок. Я очень уважаю Вас, очень уважаю Вашего мужа, но это СОБЕС! У меня от нее СЕМЬ отказов. Она НИЧЕГО не умеет и не делает, что ей положено по возрасту. Только сидит на шпагате и качается. Мы ее Волочковой зовем..»

И тут мой муж, на которого я все это время боялась взглянуть, сказал: «Знаете, а нам девочка нравится. Мы ее возьмем».

Я спрашивала его потом: «Почему ты это сказал?? Ты же не хотел?» И Андрей ответил: «Я понял, что ее надо спасать. И что никто не поможет, кроме нас».

Мы удочерили Иру, оставив дом ребенка в неприятном недоумении. 
Ира была в глубочайшей депрессии. Она не верила миру. Мир был опасный и предательский. Мир ее не замечал и не любил все эти два года. И все эти два года она никак не могла на него влиять. Она не умела просить. Она не умела играть. Она все рвала и ломала. Она пугалась всего, обламывалась и качалась. И заходилась в истерике до остановки дыхания. Она ела только пюре. Она еле ходила, боялась воды, горшка, папы, лифта, ветра, машины…

Внутри меня выло мое горе. Снаружи выла Ира. Я знаю, почему категорически не рекомендуют брать ребенка на потере. У тебя просто нет сил. Все силы уходят на то, чтобы не развалиться на невосстановимые куски самому. А на ребенка надо много сил. Очень. Их надо где-то взять. Я брала силы из нашей беды. Я говорила себе: «Как мало твое несчастье по сравнению с горем этого несчастного ребенка. Ты потеряла дочь. У тебя остались сын и дочь, и муж, и мама, и друзья, и любимая работа, и дом. У Иры никогда ничего не было. Совсем. Ей гораздо тяжелее».

Знаете, кем оказалось это тщедущное, мрачное, обломленное, бесконечно ноющее, депрессивное существо, которое мы взяли в семью, находясь в состоянии измененного сознания?

Существо оказалось нашей чудесной дочерью Ириской. Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается…прошло 9 лет дома. Ира стала тем, кем она и была по замыслу Божьему – легкой и жизнерадостной, кокетливой, доброй и безотказной, нежной, ранимой и очень снисходительной к нам, хорошенькой девочкой. Она учится в обычной школе в логопедическом классе. Она занимается дайвингом. Дайвингом! Она говорит: «Мама, в это погружение сразу получилось продышаться и поменять загубник под водой…» В этом месте я плачу.

Потому, что мы спасли ее. Мы ее спасли. И спаслись сами. Вместе, на этом плоту.