О губительных проявлениях любви

Сегодня со мной произошли два, казалось бы, совершенно разных события. 
Первое – это телефонный звонок, который настиг меня, когда я шел по улице. Звонил друг. У них в семье случилось большое несчастье. Неделю назад умерла их горячо любимая морская свинка по имени Трис. И хоть неправильно было бы сравнивать масштаб горя по маленькому зверьку и целому человеку, но всё же потеря была огромной. Детей у моего друга пока не было, и свинка была для них с супругой единственной отрадой и любимицей. Полноценным членом семьи. Они в этой милой зверушке души не чаяли, всячески лелеяли, угождали и, как говорится, сдували пылинки. Скончалась Трис загадочным образом: скоропостижно в самом расцвете сил, без всяких на то предпосылок, чем ещё сильнее умножалась боль утраты. 
– Мы же ухаживали, купали, гладили, клеточку чистили, кормили… Ну почему это произошло?! 
В общем, дело это они так не оставили и поехали на консультацию к настоящему ветеринару. Тот внимательно выслушал, расспросил в подробностях и озвучил неутешительный вердикт. Свинка умерла от… ГУБИТЕЛЬНЫХ ПРОЯВЛЕНИЙ ЛЮБВИ. Нет, это не медицинский диагноз. Такой диагноз я выдумал сам только что, но он, как мне кажется, может спасти множество жизней, и не только морских свинок, но и людей. Если его, конечно, вовремя поставить. 
Несчастная Трис умерла от переедания. Из всех блюд, подаваемых ей, больше всего она обожала свежие огурцы. Она даже как-то по-особенному ликующе повизгивала, когда видела их. А хозяева и рады были угодить: давали ей любимое лакомство почти каждый день. Что и сыграло роковую роль. Как оказалось, морским свинкам много огурцов – противопоказано. Во как. 
– Это что же получается? – удивились мои безутешные знакомые. – Выходит, что мы её сами того… 
– К сожалению, – ответил суровый ветеринар, – когда люди заводят животное, они зачастую не относятся к этому достаточно ответственно, не изучают особенности и повадки зверя. В результате, – доктор вздохнул, – порой наша любовь и забота в безмерности и неосознанности оборачивается изощрённой жестокостью по отношению к братьям нашим меньшим, на днях я осматривал кота, которого дети едва не затискали насмерть, а случаев закармливания вообще не счесть и ваш эпизод, увы, не редкость... 
– Вот ведь парадокс, Тоха: мы же любили и мы же загубили! 
Рассказывая эту историю, мой друг едва не рыдал в трубку, но закончил он свой рассказ на мажорной ноте: 
– В общем, я сейчас с птичьего рынка иду… Короче говоря, у нас теперь новая свинка! – радостно сообщил он.– Такая же. Даже лучше. Уж мы-то её теперь огурцами не угробим. 

Вот так и умирай после этого, – подумал я, – уже через неделю заменят на такого же, даже лучше... Не такое уж это оказывается и безобидное явление: «любовь и забота». И каждый раз, когда я гостил у бабули – я тоже оказывался в зоне смертельного риска. Почему-то у бабушек и матерей любовь часто выражается в желании накормить без меры. Да и сами мы на праздники, как правило, накрываем большие столы с искренним желанием угодить и порадовать своих близких разнообразной вкуснятиной и напитками. Это, конечно, всё хорошо, но бедная Трис, ставшая жертвой подобной заботы, не выходила у меня из головы. Я стал вспоминать разные случаи из своей жизни о том, как забота и любовь оборачивалась против их объекта. Некоторые Родители, например, настолько любили своих детей, что давали им полную свободу, а те вставали наголову и превращались в скотов. А были и обратные случаи, когда папа и мама окружали заботой ребёнка настолько, что буквально из дома не отпускали и растили малыша тепличным растением. Обычно такие и правда становились овощами. Как же всё сложно с этой заботой… Вдруг мои противоречивые размышления перегородила длинная похоронная процессия. Надрывным траурным стоном запела труба. Сколько людей! По-видимому, хоронили какого-то особенного человека. 

Так и оказалось. Я увидел знакомые лица и присоединился к скорбному шествию. Там я узнал, что провожали в последний путь дядю Ваню. О… дядю Ваню в нашем посёлке знали и любили все! Много добра он сделал за свою жизнь. Да вы и сами его знаете. Не было такого человека, которому бы он не помог установить ворота, починить машину, выкопать картошку. У дяди Вани были золотые руки: он был и токарем, и слесарем, и каменщиком, и сантехником, и сварщиком. И к тому же был он очень компанейским человеком. Весёлым. Безобидным. Простым. Безотказным. Такие качества сделали его настоящим народным любимцем. Люди души не чаяли в этом работящем мужичке и записывались в очередь, чтобы пригласить на очередную шабашку. Брал дядя Ваня немного: бутылки самогона зачастую было достаточно. К спиртному он пристрастился ещё в молодости. На этих же самых шабашках. Очень уж хотелось отблагодарить хозяевам умелого мастера, и без бутылки его не отпускали. Проявляли, так сказать, любовь и заботу. Сначала дядя Ваня отпирался, объяснял, мол, что не любитель, что дел много, да и семья дома ждёт. Но не отблагодарить человека в наших краях считается большим грехом и даже преступлением. «Отобедайте с нами, обмоем»… 

В мои воспоминания наглым образом ворвалась медным раненым всхлипом труба, отозвавшаяся горьким эхом в толпе в виде вздохов и плача. Одновременно ударил барабан. На лицах людей было неподдельное горе. Даже мужчины не сдерживали слёз. Для всех присутствующих усопший был другом и товарищем. Многие были обязаны ему. Никто бы не смог вспомнить про него что-то плохое. 
Я же с дядей Ваней познакомился намного позже, однажды он помог мне починить велосипед. Я стал часто спрашивать у него совета. Тогда у него уже не было семьи, а жил он один в пустой каморке, в которой был пропит даже линолеум. Единственный дом в нашем поселке, в котором дядя Ваня так и не успел сделать ремонт. Шабашек становилось всё меньше. алкоголь раньше времени превратил крепкого работягу в дряхлого старика: надорванная спина и ноги заставили его сгибаться и прихрамывать. От сварки он почти ослеп. Проработав полжизни в цеху, стал плохо слышать, из-за чего говорил громко и торжественно, как цирковой конферансье. В общем, стал наш дядя Ваня больным, маленьким, скрюченным, жалким. Но мастер никогда не унывал. Вставал он раньше всех и собирал по улице пустые бутылки. Называл себя в шутку грибником. Когда дела были совсем плохи, дядя Ваня стучался в любую попавшуюся на глаза дверь и просто с порога просил выпить: «Трубы горят!» Ему наливали. Не могли отказать. Жалели очень. Выпив стопку, старичок тут же становился весёлым и жизнерадостным, его синие глаза слезились и ещё больше загорались стеклянным отблеском, он задорно хлопал себя по коленям и зычно запевал частушку: 
– Получил получку я: девяносто два рубля! Девяносто – на пропой. Два рубля несу домой! 

Никто не удивился диагнозу «цирроз», и смерть мастера не была неожиданностью. Только всё равно все мы растерянно смотрели под ноги, как нашкодившие дети, случайно поломавшие дорогую игрушку. Проводив немного дядю Ваню, я отошел от процессии. Что было дальше – догадаться нетрудно. Покойника положили в могилу, а потом поминали, тем самым, от чего тот умер. Вот такая невесёлая история. И, казалось бы, при чём тут какая-то морская свинка?